Нет, конфет там не было уже. Конфеты отдельно висели прямо на елке.
А коробка была пустая, зато на жестяной этой штуке круглой нарисованы были планеты и звезды, вот прямо на торце, красивые до невозможности, и на крышке – Кремль. Такую на школьных елках дают, это я знаю.
Коробка эта пустая сильно запала мне в душу, я в ней всякое хранил важное, а потом я ее забыл. Тупо не сунул в чемодан, потому что я долбоеб. Во прикол, да?
Она дома. Запылилась небось, потому что матери по хуям, она нашу комнату закрыла и не убирает.
А брат мой – умер. Вот такой был его последний Новый год. Могло ли быть лучше? Ну хуй знает, наверное, лучше праздника уже быть не могло.
История-то идеальная, красивая, с некоторым даже глубинным посылом, с необычными репликами, которые можно интерпретировать так и сяк. Ну кино же?
Да только она все равно последняя.
Больше я его не увижу, и все следующие годы, все следующие праздники, все следующие будни – все без него.
Мы с ним не посидим больше под елочкой, он не скажет, что я мудак. Вот это ощущение всего, чего уже не будет, какого-то наваливающегося на меня будущего, в котором нет Володьки, оно очень страшное.
Что там? Сон, книжка, Новый год, гирлянды и салюты.
Я к чему все это говорил-то? Не просто ж, блин, так.
Больше всего боюсь теперь уехать отсюда, ведь здесь брат.
Ну, чао.
Запись 204: Экзамен
О том, как все прошло.
Первым делом, конечно, я сдал! Сдал!
Утром, когда шли к первому корпусу, в процедурную, встретил Антонину Алексеевну, она катила за собой большой чемодан, за руку держала Алешу.
Антонина Алексеевна сказала, что уедет, чтобы отвезти Алешу домой, а затем вернется к поискам, однако актриса она не очень хорошая. Я сразу понял, что к чему. Нет, «понял» не то слово, ведь я и так все знал. Но фальшь различил. Иногда Антонина Алексеевна не могла скрыть своей улыбки и нетерпения.
Впрочем, может быть, остальные думали, что таким образом она реагирует на стресс.
В любом случае, я рад был видеть Антонину Алексеевну в этот пасмурный день. Она странным образом умерила мое волнение. Теперь они с Ванечкой встретятся, потому что я его не выдал.
Антонина Алексеевна сладко пахла духами, она прошла мимо меня, а потом вдруг остановилась, вернулась на два шага, наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.
Она прошептала:
– Спасибо.
Я не знал, что ответить, так и стоял в растерянности, а Боря надо мной смеялся.
Андрюша спросил:
– Что она тебе сказала?
– Пообещала снять с себя трусики, дрочер. Имей совесть, она же скорбящая мать.
– Это ты имей совесть, – сказал я, обернулся и все не мог наглядеться на ее тоненькую длинную фигурку. Чемодан на колесиках издавал мерный гулкий звук.
Дени Исмаилович велел нам не задерживаться. Как же сложно оказалось преодолеть этот короткий путь между корпусами.
Мы мало говорили, каждый думал о своем. Только Валя спросила:
– Дени Исмаилович, а экзамен как будет проходить?
– Там важные люди, они посмотрят на вас. Не думайте об этом, как о некоем испытании. Это, скорее, проверка вашего здоровья, возможностей вашего тела. Думаю, в целом экзамен не самое верное слово. Давайте лучше считать это простым медицинским осмотром. По результатам экзамена никто вас не утилизирует. Просто отправят на…
– Доработку, – сказала Фира.
– Да, хорошее слово.
Я сказал:
– Значит, это не опасно?
– Вы сами себя напугали. Это совершенно безопасно! В вас вложено столько усилий, только представьте, кроме того…
Тут Дени Исмаилович замолчал, я посмотрел на Борю, тот цокнул языком.
– Ну вот как-то так, я понял.
Первыми сдавали экзамен мы с Борей. Нас впустили в процедурную, кроме Эдуарда Андреевича, мы увидели там незнакомых женщину и мужчину. Они были одеты на аврорианский манер, ничего футуристического: строгие костюмы и белые халаты. И все-таки, несмотря на то что они одевались стандартно, как наши врачи, что-то в обоих меня настораживало.
Максим Сергеевич мне не казался таким уж отличным от нас, Дени Исмаилович все-таки, скорее, странный.
А эти люди выглядели очень отстраненными, спокойными, как бы это сказать – стерильными, чистыми. Сложно объяснить впечатление, которое они произвели на меня. Обоим было за сорок, у мужчины уже начали седеть виски, женщина собирала каштановые волосы в высокий хвост и носила очки. Они не представились. На руках у обоих были синие латексные перчатки.
– Так, товарищи, – сказал нам Эдуард Андреевич. – Раздеваемся до трусов.
Мы с Борей переглянулись, и он и я мгновенно поняли, что Эдуарду Андреевичу некомфортно рядом с этими людьми.
Это был первый раз, когда я в самом деле увидел тех, кому мы противны по-настоящему.
Мы разделись, сели на кушетки. Ко мне подошла женщина, она подтянула перчатки на запястьях.
– Здравствуйте! – сказал я. – Меня зовут Арлен. Я буду очень рад, если мои результаты позволят мне стать космическим солдатом и бороться с галактическим империализмом.
Женщина обернулась к Эдуарду Андреевичу.
– Такой ласковый. Он сможет убивать?
Эдуард Андреевич сказал:
– Без сомнения, это ведь его природа.
Я смутился, не знал, что ответить, да и разве меня спрашивали? Женщина сказала:
– Открой рот, покажи зубы.
Я сделал, как она сказала. Женщина заглянула мне в рот, пальцами потрогала мои зубы.
– Чуть острее, – сказала она. – Способен к тонкой работе?
Я чувствовал ее интерес ко мне, но это был интерес к живому существу, столь сильно отличающемуся от нее, что становится сложно ему сочувствовать.
Я сосредоточился, заострил свои зубы.
Женщина едва заметно улыбнулась. Ее руки были холодными, а может, так мне казалось из-за перчаток.
Боря потом сказал:
– Выглядят так, будто их воспитали роботы.
А я сказал:
– Может, это и правда! У них там, наверное, так много роботов.
Но этот разговор случился у нас уже после экзамена. Тогда я не подумал о роботах, а подумал просто о холодном металле и о том, что эти прикосновения ужасно сочетаются с царящим вокруг сладковатым карболовым запахом.
Она сжала мой язык.
– Длиннее.
Я сделал, что сказано.
– Хороший мальчик. Забелин, на твой взгляд, насколько его специализированные клетки легко переходят в плюрипотентные?
Надо же, подумал я, это и есть научная терминология для описания моего состояния. Мне стало интересно, но я же не мог спросить.
– Да, – сказал мужчина. – Насколько быстро?
– У Шиманова менее чем за минуту, у Жданова – три-пять минут.
– Хорошо, – сказал мужчина, а потом он достал из кармана халата острое лезвие и прежде, чем я успел что-либо понять, полоснул им по Бориному горлу.
– Боря! Нет, подождите, Боря!
Женщина резко надавила мне на плечи.
– Сидеть. Забелин, он же подчинится?
– Он испуган.
Борина кровь хлынула на пол, ее оказалось так много. Он прижимал руки к шее в нелепой попытке остановить кровотечение. Я едва не упал с кушетки, но Боря вдруг поднял липкую, покрытую кровью руку, сделал легкое движение влево, мол, не надо.
А я его в тот момент хорошо понял, словно бы все те глупые и обидные моменты, когда он помыкал мной, приказывал мне, управлял мной, случились с нами ради этой минуты, чтобы я его послушался.
Боря отвел от горла вторую руку. Кровь еще стекала вниз, но раны уже не было.
– Порядок, – сказал он, показав красные зубы. Мужчина брезгливо оглядел свой залитый кровью халат. Наверное, он не привык к грязи, которая не пропадает сразу. Пол ведь был уже чистый. Так, наверное, везде в Космосе.
Женщина сказала:
– Повернись ко мне.
Ее голос на миг показался мне даже дружелюбным. А потом она легко, деловито, без лишних эмоций вонзила скальпель мне в живот. Несколько быстрых движений, несколько быстрых и глубоких проникновений. Я не ощутил боли, но ощутил страшную пустоту там, где мое тело было цельным еще секунду назад.
